Жорж Сименон - Погоня [журнальный вариант]

— Чтобы прислали прямо сюда. Учитывая, что вы родственники… Я не хотел, чтобы вы думали, будто…

Что делал всю эту ночь его брат Оливье? Старая женщина была найдена мертвой. Мальчик, едва занялся рассвет, пустился в сумасшедшую гонку по улицам, разбивая по пути стеклышки сигнальных телефонов.

И чего дожидался Оливье на Аустерлиц ком вокзале — то в жаркой духоте залов ожидания, то на пронизывающем ветру перрона, слишком возбужденный, чтобы усидеть на месте!

Прошло много меньше десяти минут.

С видом еще более неуверенным, чем когда-либо, Сэлар наклонился к Лекёру, чтобы вполголоса спросить:

— Хотите, мы допросим его в соседней комнате?..

Нет, Лекёр вовсе не собирался покидать свой пост. Он хотел оставаться здесь, со своими лампочками и коммутатором. Быть может, он больше думал сейчас о мальчике, чем о брате?

Оливье вошел в сопровождении двух детективов, но зато без наручников. Выглядел, он отвратительно, словно плохая выцветшая от времени фотография. Он сразу же обратился к Андрэ:

— Где Франсуа?

— Мы не знаем. Ищем…

— Где?

Андрэ Лекёр указал на карту Парижа и коммутатор на тысячу номеров:

— Везде.

— Присядьте, — пригласил инспектор. — Как я понимаю, вам уже сообщили о смерти мадам Файе?

Оливье очков не носил, но выражение его глаз было таким же бледным и ускользающим, как и у его брата, когда тот снимал очки. От взглянул на инспектора, который, казалось, ни в малейшей степени не внушал ему страха, затем снова повернулся к Андрэ.

— Он оставил записку, — сказал Оливье, сунув руку в карман поношенного плаща. — Вот. Посмотри, может хоть ты что-нибудь поймешь.

Он протянув брату клочок бумаги, оторванный от листа школьной тетрадки.

«Дядя Гедеон приезжает сегодня утром на Аустерлицкий вокзал. Приходи как можно быстрей, и там ты нас встретишь. Целую. Биб». Не сказав ни слова, Андрэ Лекёр передал записку инспектору, который начал вертеть ее так и сяк в своих толстых пальцах.

— А почему — Биб?

— Это его прозвище. Детское имя. Я никогда не называю его так при чужих. От слова «biberon»[1]… Когда я давал ему соску…

Оливье говорил монотонно.

— А кто это дядя Гедеон?

— Такого человека не существует.

Понимал ли он, что разговаривает с главой отдела особо тяжких преступлений, который занят расследованием убийства?

На помощь ему пришел брат:

— По правде сказать, дядя Гедеон у нас был, но он умер несколько лет назад. Один из братьев матери, эмигрировавший в Америку еще в молодости.

Оливье посмотрел на брата, словно хотел спросить его, стоит ли вдаваться во все эти частности.

— У нас в семье выработалась привычка вспоминать, в шутку конечно, о нашем богатом американском дядюшке и о той куче денег, которую он нам оставит в один прекрасный день.

— Он умер?

— Когда Франсуа было четыре года.

— Ей-богу, Андрэ… Стоит ли…

— Погоди. Инспектор хочет знать все… Брат продолжил эту семейную традицию, рассказывал сыну о нашем дяде Гедеоне, который в конце концов вырос в прямо-таки легендарную фигуру. Он служил превосходной темой для сказок на сон грядущий, и бог знает каких только приключений с ним не происходило. Само собой, он был сказочно богат, и когда однажды он вернется во Францию…

— Понятно… Он умер там, в Америке?

— В одной из больниц Кливленда. Тогда-то мы и узнали, что он служил гардеробщиком в ресторане. Было бы слишком жестоко рассказать мальчику об этом, так что легенда продолжала жить.

— Он верил?

На этот раз ответил Оливье:

— Мой брат полагал, что нет, что малыш раскусил правду, но просто не хотел портить игру. Я же всегда считал, что сын верил, и сейчас так считаю. Его товарищи по школе, например, давным-давно уже перестали верить в Деда Мороза, а для него старик с бородой все еще был живым.

Этот разговор о сыне оживил Оливье, превратил его совсем в другого человека.

— Но вот что касается записки, которую он оставил, я ничего не могу взять в толк. Я спросил консьержку, не приходила ли телеграмма. Я подумал сначала, что Андрэ решил пошутить, разыграть нас, но потом решил, что нет, здесь что-то другое. Какая же это шутка — заставить ребенка по морозу ни свет ни заря мчаться на вокзал. Само собой, я полетел на Аустерлицкий вокзал. Там я сначала обежал все закоулки, потом стал просто прохаживаться — все ждал, когда же он появится… Андрэ, ты уверен, что с ним…

Он взглянул на план улиц и на коммутатор. Он отлично знал, что сюда сообщают о каждом происшествии.

— Его еще не перехватили, — сказал Андрэ. — Около восьми часов он был в районе площади Звезды, но с тех пор мы полностью потеряли его след.

— У площади Звезды? Откуда ты знаешь?

— Долго рассказывать, но в двух словах дело вот в чем. Мы получили целую серию вызовов по тревоге — кто-то выбивал стекла на телефонных колонках. Эти колонки лежали на дуге, идущей от твоего дома к Триумфальной арке. У подножья самой последней колонки среди осколков стекла полиция нашла носовой платок в голубую клетку.

— У него есть такие…

— Начиная с восьми он не подал о себе никакой вести.

— Тогда я лучше вернусь на вокзал. Он обязательно придет туда, раз написал мне, чтобы я его там встретил…

Его удивило внезапное молчание, которым были встречены его последние слова. Он переводил взгляд с одного на другого в изумлении и тревоге:

— В чем дело?

Его брат смотрел в пол. Инспектор Сэлар прочистил горло, поколебался немного, затем спросил:

— Вы заходили этой ночью к своей теще?

Смысл вопроса дошел до него не сразу. Пустыми глазами он смотрел на инспектора. Внезапно он резко повернулся к брату, румянец выступил на его щеках, глаза горели.

— Андрэ! Ты мог предположить, что я…

Без всякого перехода его раздражение внезапно улеглось. Он подался вперед на своем стуле, обхватил голову ладонями и разразился рыданиями.

Чувствуя себя неловко, инспектор Сэлар глядел на Андрэ Лекёра, удивляясь его спокойствию и, быть может, даже недоумевая перед лицом этого бессердечия. Возможно, у самого Сэлара никогда не было брата. Андрэ знал характер Оливье с детства. И уже не в первый раз видел он этот срыв. В этот раз он даже испытывал нечто вроде облегчения, так как все могло быть значительно хуже. Он боялся как раз стадии крайнего раздражения и был рад, что она так быстро прошла. Если бы Оливье завелся, он здесь всех бы восстановил против себя.

Не так ли он терял и одну работу за другой? Неделями, целыми месяцами он бывал тише воды, ниже травы, мягкое, застенчивое существо, безропотно сносящее все унижения, пока однажды он не мог уже больше сдерживаться, и какой-нибудь пустяк, случайно оброненное слово, вздорное противоречие неожиданно воспламеняли его, обычно робкий, незаметный, он начинал вызывать всеобщее раздражение.

«Как же нам теперь быть?» — спрашивали глаза инспектора. В ответном взгляде Андрэ Лекёра он прочел: «Ждать».

Ждать пришлось недолго. Оливье кинул угрюмый взгляд на инспектора, затем снова спрятал лицо в ладонях.

В конце концов с видом горькой покорности судьбе он выпрямился и сказал с ноткой гордости:

— Давайте ваши вопросы. Я на все отвечу.

— В котором часу ночи вы пришли к мадам Файе?.. Впрочем, минуточку. Прежде всего: во сколько вы ушли из дому?

— В восемь вечера, как обычно, когда Франсуа улегся спать. Мы вместе поужинали. Потом он помог мне вымыть посуду.

— Вы говорили с ним о рождестве?

— Да. Я намекнул ему, что его ждет сюрприз.

— Настольный радиоприемник. Он давно его хотел?

— Очень давно. Понимаете, он ведь не играет на улице с другими мальчиками. Все свободное время он практически проводит дома.

— Вам никогда не приходило в голову, что мальчик мог узнать о том, что вы больше не работаете в «Ла Пресс»? Он вам когда-нибудь звонил туда?

— Никогда. В те часы, когда я был на работе, он спал.

— Ему никто не мог сказать о вашем увольнении!

— Никто не знал. Соседи, во всяком случае.

— Он наблюдателен?

— Очень. Он все замечает.

— Итак, вы увидели, что он уже лег, и затем ушли… Вы что-нибудь захватили с собой, я имею в виду — из еды?

Инспектор подумал об этом как-то вдруг, заметив, что Годэн вытащил бутерброд с ветчиной. Оливье беспомощно взглянул на свои руки:

— Взял свою жестянку.

— В которой вы брали на работу бутерброды?

— Да. Когда выходил, она у меня была. Я уверен. Я мог оставить ее… впрочем, может быть, я оставил ее у…

— У мадам Файе?

— Да.

— Минуточку… Лекёр, соедините меня, пожалуйста, с набережной Жавель… Это вы, Жанвье?.. Не попадалась ли вам там жестянка с бутербродами?.. Не попадалась. Вы уверены?.. Все равно, я хочу, чтобы вы просмотрели все еще раз… Позвоните тогда мне… Это важно… — Повернувшись к Оливье, он спросил: — Когда вы уходили, Франсуа и в самом деле спал?